Содержание этой главы (и частично – следующей) составляет главным образом творчески переработанное содержание моей первой книги «Развитие знания посредством диалектических умозаключений».
Первоначальное формирование дедуктивной системы
Исторически сознание возникло как культурное приобретение всего человечества. Этот путь (в «снятом» виде) проходит каждый ребёнок в процессе социализации. Имеется оригинальная гипотеза об источниках сознания.
«Л.С. Выготский с полным основанием считал, что решение проблемы произвольного действия – ключевая проблема психологии – может быть найдено при
одном принципиальном условии: чтобы научно подойти к произвольному действию человека и его детерминистическому объяснению, нужно отказаться от всяких
попыток искать его источник внутри организма (его «духа» или мозга). Для научного решения проблемы произвольного действия нужно выйти за пределы
организма и искать его корни в отношении ребёнка к взрослому, иначе говоря, в социальных формах деятельности ребёнка.
Ребёнок с самого начала находится в теснейшем общении со взрослыми: отдаляясь от матери физически, а затем и биологически (первое происходит при
рождении ребёнка, второе в момент, когда мать отлучает его от груди), ребёнок остаётся связанным с матерью (как и с другими людьми) социально. Мать
разговаривает с ним, обращается к нему с указаниями и требованиями, она называет предметы и этим выделяет их из всех остальных; мать предлагает дать ей
тот или иной предмет, и он даёт его. В обоих случаях действие ребёнка начинается с указаний или приказов матери и кончается с изменением направления
взора или движением руки ребёнка. В этой системе действие разделяется между людьми: мать начинает действие – ребёнок заканчивает его.
В этом строении действия и заложены источники произвольного акта. На первых этапах ребёнок подчиняется приказу матери; на последующих этапах, когда
ребёнок сам начинает владеть речью, он начинает использовать собственную речь как средство, детерминизирующее его поведение: сам начинает называть
предметы, его взор идёт вслед за словом, выделяя названный предмет из окружающей среды. Ребёнок начинает воспроизводить речевые конструкции, которые
давали ему взрослые, и, давая их самому себе, подчиняется им, начинает выполнять их. Сначала, как было показано Л.С. Выготским, а затем и другими
советскими исследователями, эта речь ребёнка носит развёрнутый, внешний характер, она идёт вслед за материальным действием, а потом начинает опережать
его. Вскоре развёрнутая речь ребёнка свёртывается, превращается во внутреннюю речь, которая кратко начинает обозначать нужный предмет или нужное
действие. Во всех этих случаях ребёнок, усвоивший речь от взрослого и сам начинающий владеть ею, включает её механизм, детерминизирующий его собственное
действие. Из акта социального подчинения речи взрослого возникает действие, подчиняющееся собственной речи – саморегулирующееся, произвольное действие,
социальное по своему происхождению и опосредствованное предметным миром и речью по своему строению.
Описанный только что путь подхода к происхождению и строению произвольного, сознательного действия человека может служить моделью нового подхода к
анализу социальных форм сознательной деятельности человека, раскрывающему ранее не существовавшие перспективы научного объяснения тех явлений, которые
прежде считались необъяснимыми».
(Лурия А.Р. О месте психологии в ряду социальных и биологических наук. // Вопросы философии. 1977. № 9, стр. 73 – 74).
В описанном А.Р. Лурия процессе остаётся много «белых пятен». Если вначале «эта речь ребёнка носит развёрнутый, внешний характер, она идёт вслед за материальным действием, а потом начинает опережать его»,
то первые вопросы напрашиваются сами собой: почему это происходит? и как это происходит? Далее «развёрнутая речь ребёнка свёртывается, превращается во внутреннюю речь»
– и опять те же вопросы: почему это происходит? и как это происходит?
Попугай тоже запоминает целые фразы человеческой речи и, как метко заметил Энгельс, начинает правильно применять их. Но это ещё не основание говорить, что таким путём формируется «попугайское» сознание.
Для того чтобы речевые команды стали предшествовать действиям, они предварительно должны быть «подняты» на более высокий уровень мышления, нежели просто словесные названия совершаемых действий, – на уровень первичной абстракции.
Далее, говоря о переходе так называемой эгоцентрической речи ребёнка во внутреннюю, нельзя понимать этот процесс слишком буквально – как просто
«мысленное проговаривание» тех же самых фраз. Наоборот, наблюдения над детьми убеждают в том, что ребёнок, уже перешедший на внутреннюю речь, зачастую не
может правильно объяснить, что же он хочет сделать или что он просит. Внутренняя «речь» потому носит свёрнутый характер, что она «манипулирует» не
словами, а абстрактными смыслообразами (понятиями), ещё не имеющими имён (во всяком случае, ребёнок ещё не знает правильных имён сформированных у него
первых понятий). Таким образом, переход к свёрнутой речи – это ещё один этап возвышения абстрагирования.
Общая логическая схема (форма) умозаключения абстрагирования будет показана в этой главе в дальнейшем.
Гипотеза А.Р. Лурия говорит об одном из источников формирования произвольного акта, который, как и другие источники, (об этом – в дальнейшем) заключается в социальном взаимодействии человека с окружающей средой. Говоря обобщённо – во взаимодействии Я и не-Я.
Однако в описанном сценарии ещё нет сознания, поскольку нет собственно умозрения, а значит, и нет ещё по-настоящему произвольного акта – ребёнок не
выбирает произвольно, что ему заблагорассудится, так как выбирать попросту не из чего. «Слово и дело» даны в неразрывном единстве – в одной устойчивой
ассоциации, которая сформировалась при переходе восприятия этого единства в память, а оттуда – в представление об этом единстве.
Логика формирования такой устойчивой ассоциации аналогична логике формирования представления (об этом – ниже). Более того, взрослый человек в этом
отношении ничем не отличается от ребёнка. Правда, у взрослого имеется солидный жизненный опыт, оформившийся в определённую логическую систему, без учёта
которой невозможно правильно оценить результаты новых восприятий. Тем не менее, процесс формирования индивидуальной логической системы
(логический онтогенез) и процесс исторического формирования логики всего человеческого знания (логический филогенез)
в принципе один и тот же – это будет показано в дальнейшем.
Описание этого процесса в общем виде (то есть его логики) будет заключаться в раскрытии его форм. Таким образом, наша задача – раскрыть логику
становления... логической системы знания. Причём логическая система знания понимается в традиционно-логическом (статическом) смысле. В то же время
логику становления традиционно-логической системы знания можно назвать экзистенциальной (динамической). Частично отличие этих двух логик уже было
показано при демонстрации логических форм процесса узнавания (см. выше).
Наглядную иллюстрацию начала формирования традиционно-логической системы знания в общем виде в процессе взаимодействия
Я и не-Я даёт А.Г. Никитина:
«Положим, исследователь заметил, что во всех наблюдавшихся им случаях за явлением типа А следует во времени явление типа В. Обнаружив в очередной
раз явление типа А, исследователь может предсказать, что, возможно, вслед за ним появится явление типа В. На первый взгляд здесь имеет место всего лишь
одно гипотетическое предвидение... Однако при более подробном рассмотрении ситуация существенно усложняется. Исследовательский процесс оказывается
состоящим из двух последовательно осуществляемых гипотетических предвидений, которые к тому же принадлежат к разным типам.
Первый этап процесса составляет формулирование эмпирического закона, согласно которому за явлением типа А всегда следует во времени явление типа В.
Это формулирование есть, по существу, гипотетическое предвидение названного эмпирического закона, представляющего собой гипотетическое положение. Его
гипотетичность обусловлена индуктивным характером вывода – от конечного числа наблюдавшихся единичных случаев к универсальному положению о бесконечном
классе случаев.
...На втором этапе прогнозируется явление типа В на основе информации о наличии явления типа А совместно с эмпирическим законом, полученным на первом этапе. Здесь осуществляется дедуктивный вывод. Однако прогноз оказывается гипотетическим положением в силу гипотетичности эмпирического закона, используемого в основании предвидения».
(Никитина А.Г. О соотношении предвидения и гипотезы. // Вопросы философии.1977. № 11, стр. 110).
Первый этап описанного процесса состоит в переходе от частного (единичного) суждения к общему:
В некоторых случаях за явлением типа А следует явление типа В.
Во всех случаях за явлением типа А следует явление типа В.
В терминах традиционной логики это означает переход от суждения типа «I» к суждению типа «A». Но этот процесс не тождествен обычной формально-логической индукции – в традиционной логике исходные посылки существуют наряду
с заключением; здесь же мы явственно наблюдаем отрицание частного общим, которое затем само становится исходной посылкой (основанием) последующей дедукции, составляющей сущность второго этапа:
За А всегда следует В. Имеем А.
Непременно будет В.
Основание (большая посылка) данного силлогизма правильнее было бы представлять в терминах математической логики в виде эквиваленции, нежели импликации,
поскольку, как было сказано, оба явления – А и В («слово и дело») – даны в первоначальной ассоциации в неразрывном единстве:
В дано тогда и только тогда, когда дано А.
Логика формирования представления отличается только тем, что так называемая экзистенциальная индукция имеет интенсиональный аспект: В некоторых случаях появление признака Х знаменует появление предмета А.
Во всех случаях появление признака Х знаменует появление предмета А.
А далее – уже известная нам экзистенциальная аналогия:
Признак X присущ воспринятому ранее и запомненному предмету A. Воспринимаемый объект N имеет признак X.
Воспринимаемый объект N есть предмет A.
Теперь этот экзистенциальный силлогизм написан более правильно с точки зрения правил традиционной логики: сверху помещается большая посылка, снизу –
меньшая. Причём соотношение терминов в большей посылке (основании), поскольку она представляет собой логическую структуру первоначального восприятия,
также можно было бы представить в виде эквиваленции:
Признак Х имеется тогда и только тогда, когда имеется предмет А.
Таким образом, воспринимая поступающую извне информацию через органы ощущений, человек её сразу как бы экстраполирует – это ничем не обусловленное фундаментальное свойство нашего мышления –
логическую феноменологию – можно уподобить закону инерции в физике. Именно эта «инерционность» мышления, первоначально «запущенного» от первого взаимодействия
Я и не-Я , даёт нам и первые две формально-логические переменные: субъект и предикат суждения (антецедент и консеквент).
Существует мнение, что обобщения – суть следствия нашей практики. При этом обычно не задумываются над таким простым вопросом: каким же «чудесным»
образом некая «загадочная» практика проникает в нашу голову, ...минуя мышление? Ответ предполагает, как «само собой» разумеющееся, что мышление само
органично вплетено в нашу практическую деятельность – практика без мышления с его специфическими законами невозможна. Дело-то, оказывается, в том, что
логическая феноменология, являясь одним из непременных условий успешности практики, должна предшествовать любому практическому действию.
В этом каждый может убедиться интроспективно. Достаточно вспомнить, что подавляющее большинство наших поступков мы совершаем под руководством мыслей
(суждений), построенных в проблематической модальности. Скажем, собираясь в магазин за хлебом, мы ведь не знаем наверняка, сможем ли выйти из дома, не
потеряем ли деньги по дороге в магазин, дойдём ли сами до магазина, останется ли хлеб в магазине к нашему приходу, донесём ли хлеб до дома, дойдём ли
сами обратно, сумеем ли открыть свою дверь и т.д. Однако мы никогда не признаёмся себе в наших сомнениях и даже, наоборот, уверены в успехе задуманного
предприятия.
Такое фундаментальное свойство мышления (причём не только человека, но и высших животных) как логическая феноменология сформировалось, по-видимому, в ходе биологической эволюции и служит выполнению всё той же задачи – опережающему отражению.
Итак, теперь мы имеем не просто гипотетическое суждение, но презумпцию или предвзятость: порядок следования В за А (либо непреложность определения предмета А по признаку Х)
воспринимается как нечто само собой разумеющееся, при этом возможность нарушения такого порядка вообще не рассматривается. Таким образом,
переход к предвзятости в мышлении есть отрицание частного суждения общим при сохранении качества суждения (в наших примерах – утвердительного). То есть это есть не что иное, как своеобразное
экзистенциально-логическое превращение (первое – за ним вскоре последует второе). Более того, частное суждение, ставшее общим, превращается в норму. И мы получаем так называемое
первое оборачивание метода.
«Родители часто отвечают на вопросы, задаваемые детьми: «Просто это так» или «Потому, что это так». Эти ответы не так уж глупы, как кажутся на
первый взгляд. Детям на определённом этапе именно такой ответ и нужен, им нужно подтверждение того, что всё находится на своём месте, что факт, о котором
ребёнок спрашивает, составляет часть некоего неразрывного целого, каким является мир. Когда ребёнок спрашивает: «Почему трава зелёная?», он не нуждается
в лекции о хлорофилле. Просто он хочет получить новое заверение в том, что трава и должна быть зелёной». (Эрик Роджерс. Физика для любознательных. Том 1. Москва, «Мир», 1972, стр. 32 – 33).
В этом своём первом отрицании мышление достигает своего первого тождества с бытием: теперь в основании (большем суждении) обоих силлогизмов общее суждение предстаёт в мышлении
как изначально первичное – оно предвзято, то есть уже в качестве нормы становится основанием
для всех частных случаев (когда в очередной раз наблюдается явление типа А либо, в интенсиональном аспекте, признак Х).
Не следует думать, что предвзятость в мышлении играет исключительно негативную роль. Отвлекаясь от обстоятельств, вызвавших предвзятость, можно, к примеру, констатировать, что предвзятость как система норм
является основанием для поддержания устойчивого порядка в общественных отношениях. «Например, этот человек король лишь потому, что другие люди относятся к нему как подданные. Между тем, они думают, наоборот, что они – подданные потому, что он король».
(К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Том XVII. Партиздат ЦК ВКП (б), 1937, стр. 66). Не случайно Маркс характеризовал общественное сознание как
всеобщий предрассудок.
Таким образом, первое оборачивание метода, происходящее вследствие присущей мышлению логической феноменологии, приводит к созданию
первой непротиворечивой дедуктивной системы – как у младенцев, только-только познавших первую радость общения с матерью, так и у старших детей, успевших немного овладеть речью, сознанием и прочими культурными
приобретениями человечества, а также у взрослых людей. Именно наличие такой системы является критерием достигнутого тождества мышления и бытия.
Хотя это тождество продолжает оставаться рассудочным.
Однако основание построенной дедуктивной системы играет двойственную роль – просто общего суждения и, как было замечено, нормы.
В первом случае мы имеем так называемый экзистенциально-логический анализ. Исследователь хочет узнать: что произойдёт вслед за явлением типа
А? Он проводит наблюдение либо ставит эксперимент, искусственно вызывая явление типа А, убеждаясь лишний раз, что вслед за ним неизменно
происходит явление типа В. Аналогично – в интенсиональном аспекте, когда исследователь хочет узнать: с каким предметом связан признак Х?
Когда мать называет какой-нибудь предмет, ребёнок заинтересовывается в том, какой именно предмет с таким названием покажет ему мать. Это – первый экзистенциально-логический анализ в жизни ребёнка.
Во втором случае мы имеем так называемый экзистенциально-логический синтез. Исследователь хочет получить явление типа В, которое
непосредственно вызвать невозможно. Тогда он, зная об установленной неразрывной связи двух этих явлений, преднамеренно вызывает явление типа А,
имея целью получить вслед за ним явление типа В.
Ребёнок, желающий получить от матери какой-то заинтересовавший его предмет, называет его, привлекая тем самым внимание матери, которая даёт ему этот предмет (либо ребёнок сам пытается его взять). Это – первый экзистенциально-логический синтез в жизни ребёнка.
Однако для ребёнка, осуществляющего первый в своей жизни экзистенциально-логический синтез, название предмета – это ещё не имя понятия, не идеальный
термин, отвлечённый (абстрагированный) от материального предмета. Для данного ребёнка название предмета – это пока ещё один из его признаков, наряду с
такими, как цвет, форма и т.д. Поэтому способность называть предметы (или действия) – это ещё не признак наличия сознания и, тем более, произвольного
действия (и ещё раз напомним, что болтливость – отнюдь не признак большого ума). Для сравнения можно заметить, что домашняя кошка, когда она тычется
головой в руку своего хозяина, осуществляет столь же «сознательный» экзистенциально-логический синтез, вызывая хозяина на ласку. И можно привести массу
примеров подобного рода из жизни как домашних, так и диких животных.
